когда он уходит из моей жизни, я становлюсь безразличным к тому, что происходит этажами ниже моей Поднебесной. безликие серые утра смазываются в темные вечера (вечера я люблю, пожалуй, больше, потому что гирлянды золотых фонарей за окнами приносят в дом светлых огоньков, и словно светлячки у большой Белой Реки, они кружатся вокруг меня), я танцую босиком на холодных плитках кухни и жду, пока вскипит чайник, а потом горячий пар от зеленых листочков, передача про дальние страны, в которые люди летят много часов, а я лечу несколько мгновений, да, я больше не летаю, я только пешком хожу, неудобно ужасно. а потом снова вечер, а потом снова утро, а потом снова вечер, и я не зову Снега, и не зову Дождя, и во всем мире провисает чертова пустота, и я думаю, как здорово, что пустота, но почему так тихо.
когда он уходит, мое сердце умолкает, это очень смешно, сердце у Сердца - ну, то есть, я же ходил к доктору, оно у меня есть, они слушают же что-то внутри меня, и они говорят - Ваше сердце бьется аритмично, Ваше сердце неправильно гоняет кровь, а я закрываю глаза и вижу себя, гоняющего хворостинкой кровь, как стадо овец, и я неправильно бьюсь в белые, мягкие стенки, и мне смешно, мне так смешно. а они смотрят странно и качают головой.
но я думаю, это музыка во мне играет, музыка, чистая такая, я знаю сотни песен на сотнях языков, я знал, наверное, но позабыл. чем дольше я сплю, тем больше забываю, и только один мотив всегда в голове, и я танцую босиком на холодных плитках кухни.
щелк-щелк, вскипел чайник.
когда он уходит, он иногда шлет мне письма, и в письмах все написано странным языком, и когда я отвечаю ему, он злится, а я просто не понимаю, и, наверное, он меня тоже не понимает, и мы играем с ним в смешной сломанный телефон, а потом я устаю и не пишу ему, и он не пишет мне, потому что мы только сильнее путаемся. письма к нему множатся пачками у окна, я думаю, что отправлю их потом, потом, еще потом...
когда он уходит, я пою только одну песню, одну эту чертову песню, и иногда так невыносимо, что хоть открывай окно и кричи в эти серые небеса: "за что, за что Ты сюда меня засунул, за что сам не пошел? за что отделался только одним, и не рукой, что гладила его загривок, не ногой, что привела бы Тебя к нему, а мной, мной, черт побери, я же неправильно бьюсь и неверно гоняю кровь, твою прозрачную белую кровь, и кто бы дал мне указание, кто бы дал мне знак какой, и не я, не я ему нужен, а Ты, так иди сюда и забери меня обратно в грудь Свою, и делай то, что должен делать!", но небеса молчат, и я молчу - я давно проглотил свой язык, в моей Поднебесной говорят только телевизор о дальних странах, да чайник о чашке чая.
когда он уходит, я сажусь на подоконник и каждую ночь жду его обратно, но он гуляет сам по себе, и многие сотни лет назад, все его девятьсот девяносто девять жизней никто не приручил его и не приручит, так что делать мне, неверно бьющимся в эти чертовы стенки моей темницы, как говорить мне с ним и как доказывать ему Любовь свою,
ведь все, что я умею, это Любить,
и все, что я Люблю - это он,
но он гуляет сам по себе, а я привязан к своим стенкам.

в городе скоро декабрь да Новый Год.